— Да будь всё проклято! — злые слёзы хлынули из глаз Смуреня. — Как же быть-то?
Вдруг он встрепенулся и жадно потянул носом воздух. До него донёсся не просто слабый запах дымка, а именно очажный дух — веяло чем-то печёным, вкусным. Откуда только силы взялись — взвалив брата на плечи, Смурень попёр напролом через кусты
За промоиной оказались заросли дикого орешника, за ними открылось озеро с землянкой на берегу. У землянки тлели угли костра, над которыми шипели нанизанные на прутья запекаемые с зеленью клубни.
— Эй, есть тут кто? — позвал Смурень.
— Почем за вопль берёшь? — осведомились у него за спиной. — Поди, втридорога?
Парень резко повернулся и узрел обросшего клочкастыми бородой и волосами человека неопределённого возраста в нечистых бурых лохмотьях. Бродяга? Эх, не повезло… Впрочем, быть может, он пособит донести брата до посёлка?
Выслушав сбивчивые просьбы Смуреня, нищеброд фыркнул: — Кого тут таскать? И куда? Ему от силы полчаса дышать осталось…
— Вот я тебе покажу полчаса! — взвился Смурень, ухватив валявшуюся в траве увесистую палку.
— Положи сук на место! — не испугавшись, прикрикнул бродяга. — Убери бульбу с огня. Да не на землю, дубина стоеросовая, а вон туда, на чистый пенёк. Чуть без харча не оставил. Подбрось в костёр дров, поставь воду кипятиться. Котелок — слева.
Он скрылся в землянке, вынырнул оттуда с долблёной из березы чашкой.
— Разжёг, что ли? Молодец. А ну, теперь давай, помогай. Рот ему раскрывай, голову поддерживай, чтоб не захлебнулся.
Когда желтоватая жидкость потекла по черным губам Ясеня, тот закашлялся, стал вяло глотать. Через минуту открыл мутные глаза.
— Как ты? — плача, спросил его Смурень.
— Помираю… братишка…
— Ишь, ты, помирает… — проворчал странный нищеброд. — Кто разрешал? На мой взгляд, вроде как — рановато. Можешь годков с полсотни ещё протянуть, ежели, конечно, змей топтать каждодневно не будешь. Пей-пей, не цепеней.
Ясень, тяжело дыша, отпил, закрыл глаза, но сознания больше не терял.
— Кинь эти корешки в воду. — велел бродяга Смуреню. — Как вскипит — сразу снимай посудину. Будем мочить тряпки в отваре и обкладывать опухшую ногу. А сами распаренные корешки наложим на ранку. Всё понял?
Смурень торопливо закивал.
Потом его брат заметался в жару, хрипло и тяжело дыша, но лицо постепенно теряло синюшный оттенок, губы светлели.
— Скоро придёт в себя. — ворчливо пообещал нищеброд. — Очухается малость, да ковыляйте домой. Змеедавы сопливые, мордами вас в муравейник… Куда еду-то подевал? А, вот, вижу… Остыло всё, пока с вами возился. На вот, лопай.
Он протянул Смуреню прутик с нанизанными на него клубнями бульбы, какими-то ягодами и травами.
— Спасибо сердечное! — истово сказал парень. — Спас брата! Вечным должником буду.
— Вечным не надо — многовато. — ухмыльнулся чудной бродяга. — А вот если кусок хлеба с солью в сумке завалялся…
— Ой, ну конечно! — спохватился Смурень, — Брали же с собой.
Он проворно выхватил из сумы краюху, протянул нищеброду. Тот засапожным ножом разрезал хлеб на две совершенно равные части: — Хворому пока есть не надо, пусть сутки на кислом молоке сидит.
— Как кличут-то? — с набитым ртом полюбопытствовал Смурень.
— Да без разницы. — с неохотой ответил лесной отшельник. — Всяко… Знаешь присказку: «Хоть горшком обзови, только в печь не суй»?
— И как оно, нравится в глуши жить?
Бродяга хмуро промолчал, доедая последнюю бульбу.
— Гляжу, ты — лекарь божьей милостью. А то, может, к нам в село переберёшься, а? Во-он там, Большие Смердуны зовётся. Избу подберём, брошенных много. С баней, с огородом. Всем миром починим, лучше новой будет. С едой и дровами пособим. Будешь деревенских от хворей пользовать, у баб роды принимать.
— Роды — это вряд ли. Вообще-то, не врач я. Учитель.
— Чего лучше! — обрадовался Смурень, подкладывая ветки в костёр. — В Смердунах и учителя пятый год нет. Да тебя на руках носить станут! Ну? А то смотри, весна-лето промелькнут, осень пролетит, зима наступит… У озера на медведя шатуна нарваться — раз плюнуть. А не выспавшемуся мишке, знаешь, как-то всё равно, кого заламывать, про занятия не спрашивает.
— Звери — не люди. — возразил нищий. — Меня волки зимой кормили. Хотя… Не знаю, не знаю, то ли впрямь к людям податься, ежели примут?
— А я о чём? — поддакнул Смурень.
Он закашлялся от дыма, протёр заслезившиеся глаза и обомлел. Рядом с диковинным бродягой, прижавшись к нему. сидел большой рыжий пёс и изучающее рассматривал Смуреня. А на плече нищеброда дремал здоровенный ворон.
Близнецы пристроили Брана в маленькой хатке рядом с домами новосёлов — Ждана Ратника и Видимира Обстоятельного.
— Бесплатно выделять подзаборникам избы? — возмущался староста. — За какие подвиги?
— Да свою, что ли, ты ему отдавать будешь? — терпеливо уговаривал Ясень. — Выморочное ведь жильё — пятый год без хозяина стоит. Кто её купит, кому нужна? А коли кто захочет за деньги приобрести — тогда и будет болеть голова.
— Ладно, пусть пока поживет… под вашу ответственность. — сдался староста. — В случае чего — выселим. Не разбойника, случаем, приволокли?
— Людоеда голодного! — рассмеялся Смурень. — Мамлыну! Чего ты, в самом деле, с первого же взгляда видно… Да учитель он!
— И лекарь. — многозначительно добавил Ясень. — Толкую же: меня спас. Кстати, как там твоя грыжа поживает?
Уже на третий день Брана в Больших Смердунах, жители деревни ощутили его присутствие.