Его «королевствующий» братец кисло сморщился, потер надавленное тесным венцом редковолосое темя и нехотя дал согласия собрать отряд из добровольцев. Под зелёное знамя со вздыбленным белым конём встали две тысячи молодых, задорных бойцов, так же неистово, как их воевода, ищущих славы и чести. Их-то и собирался вести Эоред в сторону восходящего солнца.
Эоред допускал, что с отрядами Братства придётся повозиться, но он решительно отказывался признать хотя бы какую-то вероятность окончательной победы сторонников Брана. Пусть, им удалось нанести поражение нестройным толпам рунских «лешелюбов». И что? Смешно даже представить, будто они справятся с кольчужной конницей Рохана!
Потом Рать восставших после неудачи под Мохной поятилась назад. Но неприятностей не только не стало меньше, но изрядно прибавилось. Полыхнули восстания обиженных лешелюбами народов на самом Западе. Вот взять, к примеру, тех же дунландцев. Роханские богатыри отобрали у тех тысячу лет назад их земли, загнали в горы, но не истребили под корень, хотя собирались было… С тех пор дунланды пользовались малейшим поводом, чтобы припомнить накопившиеся за последние десять веков обиды против Роханского королевства.
Поход на Рунь пришлось отложить и ограничиться карательным набегом на дунландских недобитков. Тем более, что они на этот раз поднялись под началом прибывшего из Руни Ученика Брана… как его… Видимира, вроде бы…
В лёгкой победе Эред был уверен. Хотя… Накануне сражения ничто не должно смущать полководца. А королевича скребло воспоминание о вчерашнем случае. Когда он после обычного вечернего совещания отпустил воевод и стал готовиться ко сну, на крыше шатра захлопали крылья. В дымоход заглянула воронья башка, блеснула глазками-бусинами, выронила что-то из клюва на стол, исчезла. Послышался шум улетающей птицы. Остриём кинжала Эоред осторожно придвинул маленький бумажный свёрточек, разрезал стягивавшую его нитку, развернул. В записке разборчиво, чёткими рунами на всеобщем западном языке значилось: «Королевич Эоред! Пишу лишь из жалости к вашим коням, они не должны платить жизнями за тупость хозяев. Пока что у тебя есть возможность выбора. Вернись домой, не трогай дунландцев. Если захочешь — подскажу, как побыстрее занять место брата. Бран». Побагровев, Эоред смахнул бумажку в очаг. Неприятно, когда кто-то заглядывает в душу. Ну да ладно, сейчас главное — хорошенько выспаться перед завтрашним боем.
В это же самое время в тридцати верстах от стана роханцев за Гребенчатым Хребтом горели костры и там пока что ко сну отходить не собирались.
Закончив вечернюю трапезу молодые дунландские дружинники схватили щиты и топоры и построились боевым клином на вымощенной камнем площадке. По знаку верховного старейшины Дунорикса они враз враз подпрыгнули, грянули обушками топоров в щиты и одновременно вскрикнули. Многократное горное эхо повторило грозные топот, лязг и крик.
Стоявший первым воин начал боевой танец, его движения повторяли стоявшие позади. Воинственную пляску сопровождала боевая песнь, от которой «трескаются скалы, леденеют ручьи и цепенеют враги». Видимир завороженно вглядывался в танец. Он не понимал слов давно забытого языка, но песня очаровывала, пробуждала чувство силы и уверенности.
Загудели барабаны, зрители ударили в ладоши в лад движениям воинов. Ду-дуд-ду! Ду-дуд-ду! Сапоги дружинников дружными ударами заставляли землю гудеть, казалось она подпевает.
— Можно ли спросить старейшину, — произнёс Видимир, — отчего он так внимательно наблюдает за танцем?
Дунорикс изумился: — Что говоришь, ты, почтенный рунский посланник? Это не развлеченье, а объявление войны по заветам пращуров. Наши дружинники тануют подобно их отцам, дедам и прадедам. А невидимые духи предков радуются, глядя на них и завтра будут незримо помогать в бою, укрепляя дух отваги и возбуждая жажду победы. Юноши, не участвовавшие в общем танце, не дружинники, а слепые щенки. Они нерешительны и слабы, ибо не ощущают поддержки прародителей.
Видимир с уважением выслушал Дунорикса.
— Достойно восхищения, — признал он после окончания танца, — ваше отношение к искусству. Быть может, выслушаешь моё скромное творенье?
— С удовольствием! — любезно ответствовал старейшина. Видимир настроил гусли и ловко перебрал серебряные струны:
Дунландец был повержен на колени.
Ему сказали злобные враги:
— «Навеки прозябай в грязи и тлене,
Помыслить, чтоб подняться, не моги!».
Но надо знать дунландскую породу,
Чтобы понять — борьба у них в крови!
Останови струящуюся воду,
Пылающий огонь останови!
Дунландец — в круговерти боя!
Дунландец устремляется вперед!
Дунландец умирает стоя,
Дунландец на коленях не живёт!
Старейшина в неописуемом восхищении воздел руки.
— Я постиг мудрость Брана, наречённого Учителем! — вскричал он. — Вот зачем он отрядил к нам посланца! Одна такая песнь стоит воза с оружием. Видимир Звонкопевец, останься в дунских краях, они станут тебе родными, а уважение к тебе на будет знать меры. Самая красивая и достойная девушка войдёт твоею супругой в построенную нами для тебя хижину. А ты будешь дарить песни, зажигающие в сердцах отвагу!
— Невиданной щедрости дар. — задумчиво ответил Видимир. — Дом, жена, уважение, родина… Но позволь поговорить об этом после завтрашнего боя.
Остаток ночи прошёл быстро. Перед рассветом немногочисленная дунландская пехота спустилась на равнину, казалось бы, нарочно подставляя себя под удар столь грозной в чистом поле роханской конницы. Но у Видимира были собственные соображения по поводу предстоящего сражения, которыми он накануне поделился с Думнориксом. Он успел заметить, что местность изобиловала глубокими оврагами, препятствующими движению конницы.